Левицкий Аркадий. - Что такое "героизм" в системной семейной терапии?

Когда страна быть прикажет героем
- у нас героем становится любой!

Сколько себя помню, меня воспитывали в убеждении, что свои желания следует сдерживать. «А сила воли у тебя есть?» - спрашивали по разным поводам мудрые взрослые. «Есть, конечно же есть!» думал я, не сомневаясь, что сила воли - это способность не делать того, что хочется, и, видимо, делать то, чего не хочется.
Наверное, поэтому я и закончил физический факультет - я хотел посвятить жизнь изучению объективной реальности, которая не зависит от моего или чьего-либо желания. Жизнь, однако, распорядилась иначе - я занимаюсь психотерапией. И, конечно же, когда я начинал деятельность в этой области, я мечтал добиться прежде всего объективности, достичь настолько высокого мастерства, уровня владения предметом, чтобы на содержание и форму работы не влияли такие случайные факторы, как мое настроение и мысли во время работы.

И, знаете, мне это удалось! Вот только терапия перестала получаться... И мне пришлось вспомнить, что даже в моей некогда любимой физике измерительный прибор, способ измерения и даже сам факт измерения влияет на состояние объекта, причем влияет неконтролируемым образом. Что же говорить о взаимодействии людей в психотерапевтическом процессе - вещи куда более сложной! А тем более, если терапия - семейная, да еще и системная!

Оспаривая великого русского писателя, скажу: «Все счастливые семьи - различны, каждая несчастливая - несчастлива по одному из небольшого набора способов». И на протяжении моей богатой событиями жизни я почти с каждым из этих способов познакомился «на собственной шкуре». Уж очень часто я во время работы или сразу после нее вдруг обнаруживаю, что я с клиентом или с семьей разыгрываю именно то, на что они жалуются (О, великий принцип системности!).

Так вот, о «героизме». Это слово пришло мне в голову, когда одна из наших юных коллег перед супервизией сказала, что накануне в ее жизни произошло трагическое событие, но она сумеет отстроиться от него и связанных с ним тяжелых переживаний, чтобы нормально работать Нахмуренный лоб, решительно закушенная губа, очевидное намерение идти на подвиг - и я испугался, что ей это удастся, и мы - вся группа - поприсутствуем на фальшивой работе, делая вид, что мы решаем чьи-то проблемы. Вам приходилось решать второстепенные проблемы, когда рядом с вами плачет ребенок? Я сказал тогда, что это «героизм по-советски» - изнасиловать себя во имя объективности и считать, что от этого кому-нибудь станет лучше.

Слава Богу, этого не произошло. Была тонкая, внимательная работа, в которой нашлось место и состоянию терапевта, и проблемам клиента, и я очередной раз отметил для себя ту истину, что душа терапевта, такая, как она есть - единственный инструмент и материал для работы, что терапию всегда приходится делать из себя, потому что ее больше не из чего делать. И если душа изнасилована, то каинова печать насилия неизбежно проступит на результате работы, на всем, чего коснулся насильник. (Даже если и насильник и его жертва - это я сам).

И тогда я начал понимать, почему у меня застревает работа с семьей Т. в нашей с Аленой Р. котерапии. Дело в том, что отец в этой семье намного старше матери, и я, сам того не осознавая, дистанцируюсь от него, боюсь его отстраненности, его рассудительности, а главное - его возраста... Он и сам как-то вне терапии, что-то мешает ему рискнуть, открыться работе. А я - я ведь тоже избегаю трогать его, опасаясь соприкоснуться с тревогой, живущей в нем. Или во мне? Или в обоих?

Наша супервизия происходила в тот же день и у меня была возможность проверить это открытие. То, что сказал Альберт - наш замечательный супервизор из Мюнхена - об отце, окончательно укрепило меня в моем представлении о роли моей личной истории в психотерапии этой семьи.

Поэтому следующую встречу с семьей я начал с того, что разделил поколения и предложил Толе (сыну) попробовать садиться на разных расстояниях от родителей. Неожиданно получил дополнительный результат - оказывается, что чем дальше Толя сидит от родителей, тем выше его голова и горделивее осанка. «Отработав», то есть, освоив с семьей этот факт и получив тем самым возможность обратиться ко взрослой части семьи, я, собравшись с духом, произнес: «Андрей, я намеренно разделил вас с сыном, потому что хочу спросить Вас и Лену о проблеме, которая касается только взрослых. Дело в том, что у меня сейчас - трудная жизненная ситуация. Мое сердце принадлежит женщине, которая более, чем на четверть века моложе меня. Я хочу быть с ней, моя мечта - постоянно находиться рядом, создать с ней семью. Но меня тревожит и останавливает разница в возрасте. Вот вы - человек, которому удалось преодолеть такое же препятствие, причем не только перешагнуть его, но и победить в этом «бою». Доказательство тому - прекрасный взрослый сын, сидящий здесь. Этот факт и сам по себе воодушевляет меня, но мне кажется, что вы знаете секрет, как это делается. И я прошу Вас: поделитесь со мной этим секретом».

Интервенция была удачна, это стало очевидно сразу. Радикально изменилась эмоциональная атмосфера, прозвучали сердечные, прочувствованные слова, которым раньше не нашлось бы места. Была сделана расстановка, (в основном Аленой, так как мне нелегко дался этот монолог, и я после него был почти в клиентском состоянии), ставшая отправной точкой для глубоких изменений в семье.

«Негероизм» описанной выше интервенции для меня состоял в том, что все в ее содержании - правда. Как оказалось, быть не-геро-ем психологически намного труднее, чем привычно наступить себе на проблемное место - совершить очередной «героизм». И, действительно, ведь когда я «взял себя в руки», я уже защищен от многих переживаний, я - терапевт, а не какой-то там клиент. У меня на ближайший час нет проблем, нет чувств, зато есть много энаний-умений-навыков. Проблемы есть только у клиента, а я полон великодушия и снисходительности. Я могу ему помочь, и я помогу! (И пребуду в безопасности).

И совсем другая картина, когда я - человек, и ты - человек, и когда происходит интимное взаимодействие, именуемое «терапия», то, что происходит - одно на двоих. Мне близок подход К.Г.Юнга, поэтому перейду на его язык.

Целитель и пациент, так же, как мать и дитя или муж и жена - не пары архетипов, а полюса единого архетипа. Больной стремится получить помощь у внешнего целителя, а в это время у него активизируется целитель внутренний. Это, собственно, и есть «исцеляющий фактор». А что у терапевта?

Термин «раненый целитель» возник из легенды об Асклепии, который основал лечебницу в память о своих ранах и страданиях. Кентавр Хирон, его ученик, тоже был обречен вечно страдать от неизлечимых, незаживающих ран. Образно говоря, целитель содержит в себе черты больного, а больной - черты целителя. Архетип «раненый целитель», как мне кажется - центральный для психотерапии.

Но человеку нелегко переносить идею неразрывности полюсов, мы любим ясность и стремимся устранить внутренние противоречия. И, когда удается их устранить, одна из полярностей вытесняется в подсознание или проецируется вовне, или же происходит сразу и то, и другое. Уходит в тень, как говорят юнгианцы. Пациент проецирует внутреннего целителя на терапевта, а терапевт свое ранение - на больного. На первый взгляд, это сразу же создает удовлетворительную ситуацию. Но очень быстро приходит расплата за потерю целостности. Решение проблем пациента перестает касаться его самого и становится обязанностью терапевта. Такие пациенты всегда на что-то жалуются, воли к выздоровлению у них уже нет.

У терапевта - обратная картина. Он ощущает себя неуязвимым, всесильным, живущим в ином измерении, чем эти жалкие существа. Слабости, болезни, ранения не имеют кнему никакого отношения. Он - герой, пациенты - второстепенные персонажи. Но при этом и он не человек, а нечто сверхчеловеческое, и они не совсем люди, а ниже.

Профессионализм в психотерапевтической деятельности, вроде бы благо, изолирует терапевта от других людей и в гипертрофированных формах может стать для него проклятием. Только глубокие, искренние отношения с дорогими для него людьми могут пробить брешь в стене, отгораживающей терапевта от мира. Горе ему, если этого не произойдет, поскольку таким образом жизнь человека опустошается, и он становится фигурой трагической. Его удел тогда - «героизм», бледный заменитель настоящей жизни, истинно человеческого существования. Недаром в идеологии наиболее бесчеловечных государств так остро звучал пафос героизма.

И поэтому теперь, если мне из страха перед реальностью захочется спрятаться от нее в тень, прикрывшись этим качеством, пусть мне вспомнятся слова Галилея из пьесы Б.Брехта «Галилей»: «Плоха не та страна, в которой нет героев, плоха та, которая в них нуждается».